Автор: Deidy
Бета: Космоёж
Размер: миди, 5042 слова
Пейринг/Персонажи: Аладдин, Али-Баба, Морджана
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: G – PG-13
Краткое содержание: До того, как они встретились каждому из них пришлось пережить многое.
Для голосования: #. WTF MAGI - работа "Переломные моменты"
Аладдин обводит взглядом высокие книжные шкафы, выстроившиеся в ряд, гору разных вещиц из золота, украшенных драгоценными камнями, высокие каменные своды и в конце концов останавливает свой взгляд на Юго. Он сидит в стороне у стены и из-под чёлки пристальным взглядом наблюдает за Аладдином.
Взгляды сталкиваются, и тогда Юго понимает: что-то не так. Глаза у Аладдина серьёзные – сразу ясно, что он думает о чём-то основательном.
– Что случилось, Аладдин? – спрашивает он, озвучивая свои мысли. Аладдин, отвлечённый от размышлений, поспешно отводит взгляд и растерянно смотрит в пол. Затем чешет затылок и застывает, так ни слова и не вымолвив.
После длительного молчания он всё же подаёт голос – необычайно тихий, словно он желает, чтобы вопрос остался неуслышанным.
– Юго-кун, ты ведь ответишь на любой вопрос? – спрашивает он, не поднимая головы. Слова эхом отражаются от стен, возвращаясь назад в несколько раз громче. Аладдин, понимая, что вопрос всё же достиг ушей Юго, начинает теребить кончик своей косы.
Юго отвечает ему не сразу, обеспокоенный его поведением.
– Да, – говорит ему джинн. – Что ты хочешь узнать?
Что-то в ситуации ему не нравится: потому что всё в ней странно и неправильно. Обычно, если у Аладдина есть вопросы, он задаёт их сразу напрямую. Нет неловкости и длительных пауз, растерянного взгляда и подрагивающего голоса.
Он боится не услышать ответа? Или боится его получить?
– Тогда, Юго-кун, прошу, скажи мне – кто я такой? – он наконец поднимает голову и пронзительно смотрит Юго прямо в глаза, и во взгляде невозможно не заметить мольбу. И Юго думает, что именно этого вопроса он ожидал на протяжении всех дней, проведённых вместе. Ждал, но задали его не тогда, когда стоило бы.
– Извини, Аладдин, на этот вопрос я ответить не могу, – говорит он ровным голосом и ещё раз извиняется – уже про себя. Слишком рано ему знать об этом – даже жаль, что спросить он решил именно сейчас, а не чуть позже – когда было бы уже можно.
– Вот как? Ясно.
Аладдин изучает взглядом пол и улыбается, словно знал, что так и будет.
В комнате вновь виснет тишина, звоном отдаваясь в ушах. Она усиливает неловкость, вину, напряжение… на какое-то время Юго хочется распасться на миллионы Рух и улететь из этого замкнутого пространства. Он не хочет испытывать все это – он хочет, чтобы Аладдин улыбался. Но тишина не слышит его мыслей и становится всё более гнетущей.
А затем Аладдин трясёт головой, натягивает на лицо весёлую улыбку и демонстрирует её Юго – и сразу становится немного легче, несмотря на то, что улыбка неискренна и что Аладдин так ничего и не говорит – если он может улыбаться, значит всё в порядке. Аладдин тянется за ближайшей книгой, объёмной и достаточно тяжёлой, так что ему приходится приложить усилия, чтобы подвинуть её к себе, а на красном переплёте золотом высечены буквы языка внешнего мира. Аладдин пролистывает страницы одну за другой, но не задерживает на них взгляд, не читает ни строчки.
Обычно он читает все книги взахлёб, ему не столь важно содержание, будь то детская сказка или чья-нибудь автобиография. Ему интересно абсолютно всё – и все знания, полученные из этих книг, он впитывает в себя, словно губка. Наверное, именно из одной такой книги он и узнал, что отличается от других, хотя тех, других, он никогда в жизни не видел.
– Всё в порядке? – спрашивает его Юго. Аладдин смотрит на него с удивлением и улыбается в ответ. И Юго про себя отмечает, что ещё никогда не видел у него такого рассеянного взгляда. Вероятно, ответ джинна всё же достаточно сильно расстроил мальчика.
– Нет, конечно, – отвечает Аладдин. – Просто… я хотел узнать, кто я такой.
От Юго не ускользает, что глаза Аладдина потемнели и наполнились печалью – пусть и всего на пару секунд, для него этого времени вполне достаточно, чтобы заметить такую мелочь.
– Со временем ты всё узнаешь, – обещает ему Юго.
***
Король гладит Али-Бабу по волосам, говоря, что со временем он всё узнает и всему научится. А после – уходит, оставляя своего нового сына наедине с молчаливыми слугами, ведущими его через весь дворец в покои, предназначенные специально для него, вчера ещё бывшего нищим из трущоб, а сегодня ставшего третьим принцем Балбада.
Столь резкая смена обстановки пугает: он не привык к такому. Роскошные коридоры и залы ослепляют своей красотой, и на этом фоне Али-Баба в своём оборванном одеянии выглядит чёрной кляксой на белоснежном пергаменте. Люди, проходящие мимо, кланяются ему, как принцу, которым он внезапно стал – раньше только Кассим с усмешкой склонял перед ним голову, после чего заливался весёлым смехом. И Али-Баба смеялся вместе с ним. Так было до того, как они подрались и разошлись – а ведь Али-Баба даже не попрощался с ним толком. Но теперь, когда он уже во дворце, поздно думать о несделанном.
Али-Баба осматривается. Обводит взглядом пол, потолок, стены, слуг, картины, кувшины – всё, что только увидит.
Вокруг слишком просторно, слишком блестяще и слишком богато – для него, всегда жившего в тесной палатке на четверых и целыми днями пытавшегося добыть еду на всех. Он всё ещё слабо понимает, каким образом его выкинуло в этот новый мир – мир, чуждый для него. Али-Бабе это кажется неправильным.
Он так задумывается, что не замечает, как слуги уже подводят его к нужной двери. Когда она отворяется, Али-Баба с трепетом осматривается: теперь он будет жить здесь.
Покои оказываются под стать всему дворцу – с просторной кроватью посреди комнаты, огромными шкафами у стены с кучей одежды внутри и личной ванной за дверью. Именно в эту ванную ведут его слуги.
Там с него снимают обноски и отбрасывают их куда-то в сторону, а после его погружают в уже нагретую воду. Али-Бабу с силой оттирают от грязи трущоб – иногда так настойчиво, что ему кажется: его не моют, а как минимум линчуют. К щёткам прибавляется мыло, которым Али-Баба ранее никогда не пользовался, и пена противно щиплет глаза.
Когда мальчика со всей тщательностью отмывают, а затем так же тщательно вытирают, его вновь ведут в покои. Потом в кожу втирают благоухающие масла, от которых у Али-Бабы закладывает нос, расчёсывают и укладывают волосы, подбирают одежду и украшения – и после всего этого он едва может узнать себя в зеркале: больше там не отражается оборванец из трущоб. Остаётся лишь удивляться тому, насколько сильно одежда может менять внешний вид человека.
После того, как слуги делают всё необходимое, они кланяются и поспешно удаляются, оставляя Али-Бабу одного в его новом огромном жилище, и теперь оно кажется ему даже более безлюдным, чем пустыри в трущобах.
Встать со стула и походить – или даже просто двинуться – как-то страшно. Слуги ушли, не промолвив ни слова, и король тоже ничего не сказал Али-Бабе о том, что здесь делать можно, а чего нельзя. И уж лучше просидеть весь день на месте, не двигаясь, чем случайно прогневить своего нового отца.
Незаметно для себя он засыпает прямо на стуле и приходит в себя от стука в дверь тогда, когда за окном уже начинает темнеть. В глазах всё расплывается, и Али-баба трёт их кулаком, стараясь прогнать сонливость. Человек перед ним ждёт, пока принц окончательно проснётся, а затем сообщает об ужине и расставляет на столе тарелки с едой – никогда ещё Али-Баба не ел столько за раз.
Он также говорит, что пока Али-Баба будет есть в своей комнате и, лишь когда научится пользоваться столовыми приборами, как подобает принцу, сможет присоединиться к трапезе со всей королевской семьей, а он здесь именно для того, чтобы научить его этому несложному делу.
Али-Баба держит приборы неуклюже и часто путается в разных ложках и вилках, что учитель, к счастью, терпит, раз за разом продолжая объяснять одно и то же, вкладывать в руки нужные приборы, отбирая другие, и вновь и вновь показывая, как нужно держать, резать, есть. Про себя Али-Баба благодарит его за терпение от всей души, но сказать это вслух не хватает смелости.
В конце концов, новый учитель складывает пустые тарелки на тележку и сообщает, что сегодня принц может отдыхать, а уже завтра его разбудят и он сможет приступить к своим занятиям в полной мере. А затем уходит, вновь оставляя Али-Бабу наедине со своими мыслями.
***
Громко скрипит ключ в замочной скважине, и так же громко раздаются шаги снаружи – Морджану оставляют совершенно одну в тёмной, сырой и холодной камере.
Вокруг три стены – от одной до другой расстояние в три детских шага, четвёртую стену практически полностью занимает плотная деревянная дверь. Потолок раза в полтора выше роста самой Морджаны.
Подниматься не хочется, но вскоре пол начинает казаться слишком холодным, чтобы можно было лежать и дальше. Холодом тянет отовсюду, и она начинает дрожать – приходится собраться с силами и встать в надежде, что так будет лучше.
Морджана подходит к двери и пытается ударить её ногой, разломать дерево на щепки, но кандалы на лодыжках натягиваются, и до двери достать не получается – она падает вниз, на пол, сдерживаемая ими.
Тело начинает бить мелкой дрожью – уже не от холода, а от осознания своего бессилия. Когда её схватили, когда её отрубили и связали, когда надевали кандалы – тогда ещё оставалась надежда на спасение – ведь она сильная. Сейчас же надежда таяла, подобно снегу в пустыне.
«Я – Финалист», – шепчет она, дёргая руками в разные стороны в попытке разорвать цепи на них.
«Я – Финалист», – в отчаянии говорит она, ногами пытаясь сломать кандалы, крепко удерживающие её.
«Я – Финалист», – утирает она невольно текущие слёзы, когда сил оказывается недостаточно даже для такой малости.
Она падает обратно на пол – эти безуспешные попытки полностью выматывают её.
Силы заканчиваются, дыхание никак не восстанавливается, и со всех сторон тянет мёртвым холодом.
В таком состоянии и застают Морджану схватившие её люди. Она не может открыть глаза, чтобы посмотреть на них, не может даже пальцем пошевелить – все силы ушли на попытку сломать цепи. Не дождавшись, пока она сама встанет, на неё выливают ведро ледяной воды. Морджане все же хватает сил, чтобы открыть глаза и вытереть лицо.
Люди, убедившись, что она ещё жива, рывком поднимают её на ноги и, отстегнув цепи от крепления в стене, грубо выталкивают наружу. Насквозь промокшую одежду там продувает ещё больше, чем в камере. Один из двух мужчин тянет её за собой на цепи, не обращая внимания на то, что Морджана постоянно спотыкается и падает – в такие моменты её просто волочат по земле, пока она с трудом не встаёт на ноги. Второй мужчина идёт позади неё, по-видимому, следя, чтобы она не попыталась сбежать.
Вдалеке маячит свет, оказывающийся выходом наружу – или же, наоборот, вглубь ада?
Там она сталкивается с сотней жадных взглядов, устремлённых на неё – и люди куда больше напоминают демонов из страшных сказок. Мужчина, держащий цепь, передаёт её другому, после чего уходит.
Её подводят к краю самодельной сцены, и эти страшные взгляды устремляются на неё с ещё более пристальным вниманием. Человек сбоку что-то кричит – Морджана не разбирает слов, поглощённая своим страхом, пока он не произносит: «Финалист».
С неё сдёргивают одежду – по мокрому телу тут же бегут мурашки от холода.
Она смотрит на толпу, не зная чего ожидать, и это незнание пугает её больше всего.
«Я – Финалист», – шепчет она, когда по лицу текут слёзы, смешиваясь с водой, капающей с волос.
«Я – Финалист», – в отчаянии говорит она, когда ей дают пощёчину за попытку разорвать цепи.
«Я – Финалист», – вновь шепчет она, стоя на коленях и не имея больше сил подняться.
«Очень слабый Финалист, девочка», – со смехом шепчет ей на ухо мужчина, держащий цепи.
Тогда страх и отчаянье берут вверх над надеждой, а вода, оставшаяся от снега, растаявшего в пустыне, бесследно утекает сквозь пальцы.
«Добро пожаловать в другой мир, девочка», – говорит надзиратель, передавая цепи её новому хозяину.
***
– Там совсем другой мир, да, Юго-кун? – спрашивает Аладдин, глядя в одну из множества книжек. Он лежит на животе, облокотившись на руки, и покачивает ногой в такт одному ему слышимой мелодии.
– Да, – отвечает ему Юго. – Он совсем не похож на место, где находимся мы.
Аладдин садится и с интересом смотрит на джинна.
– Расскажи о нём, пожалуйста, – просит он. Юго сомневается, но отказать не может.
– Я расскажу тебе о том, что поведал мне мой Повелитель.
Он рассказывает о другом, внешнем мире за пределами их с Аладдином комнаты. О пустынях, тропиках и снежных землях. О морях, океанах и прекрасных озёрах. О правителях, путешественниках и разбойниках. О прекрасном, хорошем и ужасном.
Аладдин слушает внимательно, запоминая каждое слово. Не спрашивает ничего и ждёт, пока Юго закончит.
– Там, должно быть, очень весело, – улыбается Аладдин, когда Юго замолкает. И взгляд мальчика туманится мечтами.
– Ты хочешь туда? – спрашивает Юго. Аладдин задумывается – выбирает, чего он хочет больше: остаться здесь с Юго или повидать мир снаружи.
– Хотел бы, но только если там будет Юго-кун, – отвечает он наконец, широко улыбаясь, – он слишком плохо представляет себе жизнь без джинна рядом. Юго улыбается ему в ответ.
По лицу Аладдина видно – сейчас он не здесь, а где-то в заоблачных далях, о которых рассказал ему Юго. Возможно, плывёт через какое-нибудь море или гуляет по диким лесам.
– Может статься, ты когда-нибудь туда попадёшь, – говорит Юго, прерывая его мечтания. Аладдин смотрит на него удивлённо, и в глазах его блестит счастье.
– Юго-кун, хочешь, я сыграю? – Юго кивает: ему нравится слушать музыку Аладдина. Тот подскакивает на ноги и бежит к сложенному в кучу золоту, карабкается вверх по этой горе, пока наконец не находит флейту, оставленную там ещё в прошлый раз.
Устроившись поудобнее прямо на этой горе, он начинает играть.
Музыка льется из флейты спокойной волной, разбавляя тишину и наполняя воображение незнакомыми образами. Рух летают вокруг, танцуя. И Аладдин улыбается им, стараясь сделать мелодию ещё лучше.
Постепенно музыка сходит на нет, и Аладдин выдыхает, выравнивая дыхание.
– Ну как? Тебе понравилось, Юго-кун? – спрашивает он, прыжками спускаясь вниз, на пол.
– Ты всегда хорошо играешь, Аладдин, – отвечает джинн, улыбаясь.
Аладдин весело смеётся и тут же спотыкается обо что-то, кубарем скатываясь вниз. Останавливается он, лишь встретив препятствие в виде ладони Юго.
– Ты в порядке?
Аладдин трёт ушибленную голову и вновь заливается смехом – Юго не может сдержать улыбки, глядя на него.
А затем Аладдин снова начинает играть – мелодия на этот раз быстрая и весёлая, похожая на всполохи огня. Рух кружатся плотным слоем, и Аладдин сам танцует вместе с ними. Его пальцы перебирают дырочки на флейте, ни разу не сбившись.
За этой мелодией идёт другая, а затем ещё и ещё – начав играть, Аладдин всегда делает это до тех пор, пока не иссякнут силы. А затем падает рядом с Юго и счастливо улыбается.
Так происходит и сейчас: он валится без сил, спиной опираясь на руку джинна, широко улыбается ему и почти сразу засыпает, абсолютно вымотанный. Флейта падает из ослабевших пальцев и откатывается в сторону.
Юго, стараясь не разбудить, устраивает его поудобнее и накрывает подобием одеяла.
***
Али-Бабе кажется, что будят его буквально сразу после того, как он заснул, хотя на деле проходит несколько часов. Тело ноет от тренировок с мечом и требует отдыха, но остальным до этого нет решительно никакого дела, и Али-Бабе приходится подниматься в таком состоянии каждое утро.
Слуги переодевают его из вчерашней одежды в новую и приводят в относительный порядок.
После приходит человек, учащий его письму, чтению и иностранным языкам, успехи в которых пока оставляют желать лучшего – особенно в незнакомых наречиях. Когда он пишет, строчки то сползают вниз, то поднимаются наверх, но никогда не получаются ровными, буквы выходят корявыми и неразборчивыми, и то и дело встречаются кляксы от чернил. Упражняясь в чтении, он путает буквы и целые слова, постоянно запинается и с трудом может расшифровать непонятные знаки.
Учитель этого не терпит, заставляет переписывать и перечитывать всё заново, пока результат не становится идеальным или урок не подходит к концу.
Потом наступает время отдыха – тогда Али-Баба наблюдает за двором и за тем, что там происходит.
Следом идёт завтрак – так как Али-Баба по-прежнему не может управляться со столовыми приборами должным образом, ест он всё ещё в своих покоях под присмотром учителя.
Сразу после завтрака – искусство, в которое включается всё, что можно включить в это понятие, от живописи до музыки. В специальный зал его провожают слуги, чтобы Али-баба, пока не слишком часто выходящий за пределы своих покоев, не потерялся в огромном дворце. Там он поёт, танцует, сочиняет, рисует, лепит – в зависимости от того, что готовит на этот день его учитель.
Далее вновь следует небольшой отдых, чтобы перевести дух после достаточно утомительных занятий, а затем вновь приходит учитель по еде, на этот раз с обедом.
После этого следует экономика. На этот раз занятие практическое – и его даже посещает король-отец. Али-Баба, сильно волнуясь, всё-таки заключает сделку самостоятельно, а на полученные деньги покупает себе нож. Король его хвалит, говоря, чтобы он продолжал так и дальше, и этот день становится лучшим из всех, проведённых во дворце.
Вернувшись, требуется сразу бежать на тренировочное поле – на занятие по владению мечом он уже опаздывает. Баркак его не ругает за это, лишь велит отдышаться и браться за оружие.
Никакие занятия, даже вместе взятые, не могут вымотать Али-Бабу так, как упражнения и поединки с мечом. Но и ничто другое не может доставить ему столько радости и удовольствия – хотя он честно старается и выкладывается по полной в любом деле, какое ему зададут, стараясь оправдать надежды короля.
Уставший от бесконечных замахов и движений, он с трудом добирается до своих покоев, где его уже ждут ужин и учитель.
Поев, он, абсолютно измотанный, с помощью слуг принимает ванную и переодевается на ночь, а потом пару раз едва не сваливается с ног, не дойдя до кровати.
Когда слуги уходят, оставив его одного, он забирается в постель и, перед тем, как уснуть думает о прошедшем дне. Заново осмысливает слова учителей и полученные от них знания. Придумывает, как завтра ему одолеть в поединке Баркака.
А ещё вспоминает о сегодняшней покупке и похвале отца.
Нож лежит на столе, освещаемый лунным светом из окна, и он уже успевает стать самой дорогой для Али-Бабы вещью, хотя и был приобретён лишь сегодня.
***
– Есть ли что-то, что дорого тебе, Морджана? – спрашивает её Джамиль, грубо обнимая сзади за плечи и оставляя на них крупные лиловые синяки.
– Нет, – отвечает она ему, кусая до крови губы, чтобы не кричать – если закричит, её будут наказывать, стегая плетью по спине или водя лезвием меча по всему телу.
– Правильно, Морджана, всё, что у тебя есть, – это твои цепи, – говорит он ей и дёргает за кандалы, сваливая Морджану с ног.
Она всегда терпит, давно не сопротивляется и не пытается бежать. Нет надежды, нет возможности и нет того, кто поможет ей.
Нет и ничего, что было бы ей ценно и чем она могла бы дорожить, – всё отнято и позабыто давным-давно.
У неё есть только цепи, сковывающие ноги, цепи, которые невозможно разорвать даже с силой Финалиста.
Она любимая рабыня Джамиля – и потому он издевается над ней куда больше, чем над другими, причиняет ей больше боли, чем кому бы то ни было, и ни на секунду не даёт забыть о нём.
Об этом напоминают синяки на руках, множество полос разодранной кожи на спине и вкус собственной крови во рту – иногда от прокушенных ею самою губ, иногда из-за того, что Джамиль решил посмеяться, сунув ей в рот что-то острое.
Морджана терпит, не сопротивляется – она просто не может противостоять ему.
Однажды один из рабов устраивает переворот и решает привлечь на свою сторону Морджану, ведь она сильная, и она Финалист.
«Тебе просто нужно сломать свои цепи», – говорит он, с надеждой глядя на неё и думая, что она наверняка согласится.
«Ты сможешь бежать отсюда», – уговаривает он, принимая безразличие за заинтересованность.
«И ты больше никогда не будешь рабом», – продолжает он, не замечая, что безразличие сменяется гневом.
И в следующий момент он впечатывается в стену и подняться уже не может – ведь Морджана сильная, и она Финалист. Только цепи ей порвать не по силам и бежать отсюда она тоже не может.
Раб не умирает – у него лишь переломано множество костей, поэтому позже Джамиль казнит его сам. Со всей жестокостью, на которую вообще способен, – потому что он не прощает тех, кто смеет его ослушаться. Всех до единого, кто будет перечить ему ждет такая участь.
Некоторые из рабов, приведённых на «представление», падают без чувств, а некоторых просто тошнит.
Морджана лишь смотрит на это с безразличным лицом и впитывает в себя весь страх исходящий от других.
Если она разорвёт цепи, если она попробует бежать – то её непременно поймают, и тогда её постигнет та же участь.
А потому она уже давно перестала даже думать об этом: ведь это невозможно.
«Молодец, Морджана», – хвалит её Джамиль, маяча перед ней в одежде, заляпанной кровью раба, что хотел бежать.
«Ты же не сбежишь от меня, Морджана?», – спрашивает он и руками хватает её за подбородок, оставляя на её лице разводы от крови раба, что хотел бежать.
«Нет», – отвечает ему Моржана, вдыхая запах крови раба, что хотел бежать.
Потому что она не такая наивная, как этот уже мёртвый раб, и отлично понимает: цепи на её ногах не сломать, и сбежать отсюда не получится, даже имея силу Финалиста.
Тело мертвеца убирает она – берёт изувеченный труп и относит его в специальную телегу. Кровь вытирает тоже она. Потому что Джамиль надеется доставить этим ей ещё больше боли и ещё больше страха.
«Я никогда не буду такой, как он», – думает Моржана, с тела которой никак не отмывается кровь раба, что хотел бежать.
***
– Я никогда не буду таким, как они? – спрашивает Аладдин, внезапно поднимая старую тему. И его грустный вид заставляет Юго хорошо подумать, стоит ли вообще отвечать, – а если он сделает только хуже?
– Нет, – всё-таки решается ответить он. Аладдин опускает голову, а его ладони стискиваются на коленях в кулаки. И Юго жалеет, что не промолчал.
– Почему? – кричит Аладдин, пристально глядя в глаза Юго, и слёзы текут по его щекам. Юго не отвечает, не желая усугублять ситуацию.
Аладдин вытирает слёзы ладонями, но те не прекращаются. Капли несколькими дорожками стекают по щекам, капают на пол с подбородка.
– Почему, Юго-кун? – голос у Аладдина тихий, то и дело прерывающийся всхлипами, – и Юго хочется растаять, рассыпаться, исчезнуть. Лишь бы не видеть его страданий – наверное, это единственное, чего он никогда не пожелал бы видеть.
Рух кружат вокруг Аладдина, мечутся из стороны в сторону, скапливаются вокруг него. Постепенно их становится всё больше – и это уже опасно.
Когда Аладдин начинает кричать, Рух столбом взлетают вверх и раздаётся взрыв. Рушатся стены Некрополя – и Юго нависает над Аладдином, защищая его от лавины падающих камней.
За грохотом не слышно всхлипов, но когда пыль оседает, Юго видит, что Аладдин уже начинает успокаиваться. Похоже, его испугал этот неожиданный взрыв.
Аладдин озирается, вздрагивает, слыша грохот падения последних камней и смотрит на Юго.
– Юго-кун, – Аладдин поднимает на него свой взгляд, в котором блестят не успевшие скатиться по щекам слёзы. – Ответь, кто я?
И непрошенные слёзы всё-таки стекают вниз.
– Прошу меня простить, – говорит Юго, уже не нависая над Аладдином. – Но на этот вопрос я не могу ответить.
Аладдин трёт щёки кулаком и тыльными сторонами ладоней, но перестать плакать у него не получается.
Если бы можно было сделать что-то, что его успокоит, Юго бы сделал это. Но слова утешения Аладдину вряд ли нужны .
– Но, если ты захочешь, благодаря силе этой святыни я могу исполнить любое твоё желание, – решает он. – Мой Повелитель – великий маг, он позволит превратить твоё желание в реальность.
В глазах Аладдина мелькает удивление и непонимание. И во взгляде отчётливо виден вопрос, как если бы он был задан вслух, – «что это значит?». И на этот вопрос Юго может ответить.
– Бесконечное богатство, власть или же бессмертие – можешь выбрать всё, что пожелаешь, – говорит он, наблюдая за реакцией Аладдина. У него широко распахнуты глаза, в которых уже не видно слёз, и чуть приоткрыт в удивлении рот. – Ну же, скажи, чего ты желаешь?
– Моё желание? – переспрашивает Аладдин, всё ещё удивлённый. А затем, не думая слишком долго, тепло улыбается и отвечает:
– Будь моим другом.
И теперь удивляется уже Юго – почему же он выбрал такое странное желание когда мог пожелать всего что угодно?
– Таково твоё желание? – спрашивает он, не понимая, зачем это Аладдину.
– Да, я хочу только этого, – уверенно отвечает он. – Стань моим другом и давай путешествовать вместе.
Юго вспоминает о том, как раньше Аладдин говорил о путешествии в наружный мир вместе с ним, и его желание начинает обретать смысл.
– В таком случае, твоё желание будет исполнено, – говорит Юго и протягивает руку Аладдину. Он, легко понимая, что от него нужно, протягивает свою руку навстречу.
– Чтобы выбраться отсюда, тебе нужно подойти к этим дверям и сказать «Сезам, откройся», – говорит Юго, в своей ладони поднося Аладдина к дверям.
– Но как же пройдёшь ты, Юго-кун? – спрашивает он, заметив, что проём будет слишком маленьким для джинна.
– Я буду в твоей флейте, – он указывает на грудь Аладдина, где висит флейта. – Ты сможешь вызвать меня, когда это будет тебе нужно.
Аладдин улыбается, кивает и поворачивается к дверям, прикасаясь к ним руками.
– Сезам, откройся! – кричит он, и двери послушно распахиваются.
***
Дверь в покои короля легко отворяется, впуская Али-Бабу внутрь. Слуги расступаются, чтобы дать ему подойти ближе к постели. Али-Баба немного мнётся, ведь король впервые позвал его к себе, но всё же делает несколько шагов вперёд.
Подойдя ближе, он, сцепив от волнения руки за спиной, поднимает взгляд на короля. Его вид заставляет Али-Бабу вздрогнуть. С тех пор, как он видел короля в последний раз, тот стал значительно бледнее и осунулся: болезнь отбирала у него силы – и, похоже, с каждым днём всё больше. Руки сами собой сжимаются сильнее.
Король открывает глаза и смотрит на Али-Бабу – такого измученного взгляда тот не видел никогда прежде. Затем он начинает говорить – голос у него тихий и хриплый – сколько же сил тратит король на это? Али-Баба вздыхает, подавляя желание убежать, и вслушивается. Король говорит о стране и о братьях, о том, что всё идёт не слишком хорошо.
Али-Баба и сам знает о положении дел: и о кризисе в Партевии, и об империи Ко, решившей прибрать всё к рукам. Но вмешаться в дела он не может: третий принц, выросший в трущобах, не обладает правом голоса. Он может лишь стоять в стороне, довольствуясь тем, что ему позволили жить как принцу, а не относятся как к отбросу из трущоб. И хотя у него было желание помочь, возможность ему не предоставлялась. Скорее всего, если бы Али-Баба попытался вмешаться, то лишь навлёк бы на себя гнев Абмада.
И тогда король говорит, что на месте правителя он хотел бы видеть Али-Бабу. Это поражает настолько, что прерываются даже мысли о положении дел в стране, ведь сам Али-Баба никогда даже представить не мог себя во главе: он родился и жил в трущобах, неизвестно каким чудом оказался королевского происхождения.
А король продолжает говорить о нём и о его братьях, о том, что страна находится в критическом состоянии и не братья должны этой страной править, а Али-Баба не может и слова вымолвить в ответ. Но даже несмотря на то что слова довольно лестные, Али-Бабе не хочется их слышать. Он – ребёнок из трущоб, и он не подходит для того, чтобы занимать место правителя.
Тогда Али-Баба решается задать вопрос, давно волновавший его: что король думает о его матери, той, что принесла его на этот свет. И когда слышит, что она была любимой, расслабляется и вздыхает с облегчением, наверное, впервые за три года жизни в замке.
Он говорит, что никак не может править этой страной, ведь для этого есть его братья. И вмешиваться в их политику – выход далеко не лучший.
Но он может попытаться восстановить трущобы, те, в которых жил и вырос. И для него это будет лучшей ролью из всех возможных. И, слыша одобрение короля, он хочет приступить к этому прямо сейчас.
Но на этом всё заканчивается.
Ночью во дворец пробирается Кассим со своей бандой, и Али-Баба не может сделать даже шага, чтобы остановить его. Только оранжевые блики пламени пляшут перед глазами – и затем он теряет сознание.
А на утро король уже мёртв.
Али-Баба в тот же день покидает дворец, не в силах простить себе свою слабость, – ведь за неё его отец заплатил своей жизнью.
***
Единственной слабостью, которую не может себе простить Морджана, являются цепи на её ногах. Ведь не имеет значения, силён ты или слаб, если ты не можешь почувствовать свободы. И что толку иметь ноги, которые могут рушить стены, если они не могут порвать сковывающие их цепи?
Морджана не любит носить длинные одежды: в них сложнее двигаться, но только так можно скрыть её слабость и позор.
Когда платье задирается, вид на цепи на её ногах открывается всей толпе вокруг, и чувствовать пристальное внимание людей на себе становится невыносимо. А когда она пытается поправить задравшийся подол, то запинается и падает, и взгляды начинают ощущаться ещё отчётливее. На секунду Морджана вспоминает момент, когда её продавали в рабство - те же ужасные взгляды голодных демонов из сказок – но тут же выбрасывает из головы непрошеную ассоциацию.
Ребёнок подбегает к ней и принимается разглядывать цепи, а Морджане хочется поскорее встать. Этого никто не должен видеть.
Ребёнок дует в свою флейту, и цепи на ногах рвутся, поражая всех вокруг.
«Так-то лучше!» – говорит он, улыбаясь и протягивая ей руку.
«Теперь вы можете ходить по улицам, не скрывая своих ног», – заявляет он, ошеломляя Морджану своей наивностью и невинностью.
«Я сделал что-то плохое?», – спрашивает ребёнок своего друга, который кричит, что так делать нельзя.
Морджана думает, что он сделал это зря, ведь цепи нельзя рвать: за это можно слишком дорого поплатиться. И даже так убежать она не сможет: кандалы, сдерживающие её, куда прочнее железок на ногах. И всего лишь сломав эти цепи, её не освободить.
Морджана поднимается, собирает упавшие фрукты в корзину и поспешно возвращается к Джамилю, чтобы доложить об инциденте.
Он хвалит её, меняет ей цепи и отправляет готовиться к походу в Подземелье – в то самое, из которого не вернулись тысячи людей.
Именно в Подземелье они встречаются во второй раз – ребёнок оказывается загадочным Маги, которого так хочет получить Джамиль. И её оставляют присматривать за ним, чтобы не сбежал.
Она рассказывает ему о Тёмном континенте, о тех обрывках пейзажей, что ещё остались в её памяти. И руки сами собой сжимаются в кулаки от осознания, что никогда больше она не увидит свою родину.
«Когда вы отправитесь домой, могу я пойти вместе с вами?», – спрашивает он, искренне улыбаясь Морджане – и у неё возникает чувство, что над ней смеются.
«Вы могли сбежать, когда я сломал ваши цепи», – говорит он, не понимая ничего, и Морджана начинает выходить из себя.
«Я начинаю думать, что вы закованы в невидимые кандалы», – произносит он, попадая в самую суть, и Морджана жалеет, что он такой. Ведь так его неминуемо ждёт гибель от руки Джамиля.
Не рискуя признаться в этом даже себе, Морджана всегда хотела избавиться от цепей, сковывающих её. Если бы это было возможно, она бы уничтожила их. Её цепи были скованы из страха и боли, накопленных за годы рабства у Джамиля, и каждый раз звон этой цепи отдавался у неё в голове болезненными воспоминаниями.
«Ты другая», – говорит Голтас, впервые за всё время, что они знают друг друга.
«Хотя ты и была его рабыней, ты смогла сохранить свою гордость», – вещает он, и его взгляд приковывает Морджану к полу.
«Вернись домой, Морджана», – завещает он, говоря в последний раз.
И его меч обрушивается на её цепи – на те, что на ногах, и на те, что не видимы глазу. Тогда у Морджаны впервые появляется возможность бежать.
И она бежит, в последний раз окинув взглядом просторное помещение, в котором заканчивается её старая жизнь.